Неточные совпадения
Хлестаков (придвигаясь).Да ведь это вам кажется
только, что близко; а вы вообразите себе, что далеко. Как бы я был счастлив, сударыня,
если б мог прижать вас в свои объятия.
Хлестаков. Черт его знает, что такое,
только не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (Ест.)Мошенники, канальи, чем они кормят! И челюсти заболят,
если съешь один такой кусок. (Ковыряет пальцем в зубах.)Подлецы! Совершенно как деревянная кора, ничем вытащить нельзя; и зубы почернеют после этих блюд. Мошенники! (Вытирает рот салфеткой.)Больше ничего нет?
А вы — стоять на крыльце, и ни с места! И никого не впускать в дом стороннего, особенно купцов!
Если хоть одного из них впустите, то…
Только увидите, что идет кто-нибудь с просьбою, а хоть и не с просьбою, да похож на такого человека, что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
Хлестаков. Право, как будто и не ел;
только что разохотился.
Если бы мелочь, послать бы на рынок и купить хоть сайку.
Судья тоже, который
только что был пред моим приходом, ездит
только за зайцами, в присутственных местах держит собак и поведения,
если признаться пред вами, — конечно, для пользы отечества я должен это сделать, хотя он мне родня и приятель, — поведения самого предосудительного.
Аммос Федорович. А я на этот счет покоен. В самом деле, кто зайдет в уездный суд? А
если и заглянет в какую-нибудь бумагу, так он жизни не будет рад. Я вот уж пятнадцать лет сижу на судейском стуле, а как загляну в докладную записку — а!
только рукой махну. Сам Соломон не разрешит, что в ней правда и что неправда.
Стародум(читает). «…Я теперь
только узнал… ведет в Москву свою команду… Он с вами должен встретиться… Сердечно буду рад,
если он увидится с вами… Возьмите труд узнать образ мыслей его». (В сторону.) Конечно. Без того ее не выдам… «Вы найдете… Ваш истинный друг…» Хорошо. Это письмо до тебя принадлежит. Я сказывал тебе, что молодой человек, похвальных свойств, представлен… Слова мои тебя смущают, друг мой сердечный. Я это и давеча приметил и теперь вижу. Доверенность твоя ко мне…
Один
только раз он выражается так:"Много было от него порчи женам и девам глуповским", и этим как будто дает понять, что, и по его мнению, все-таки было бы лучше,
если б порчи не было.
Если глуповцы с твердостию переносили бедствия самые ужасные,
если они и после того продолжали жить, то они обязаны были этим
только тому, что вообще всякое бедствие представлялось им чем-то совершенно от них не зависящим, а потому и неотвратимым.
Дети, которые при рождении оказываются не обещающими быть твердыми в бедствиях, умерщвляются; люди крайне престарелые и негодные для работ тоже могут быть умерщвляемы, но
только в таком случае,
если, по соображениям околоточных надзирателей, в общей экономии наличных сил города чувствуется излишек.
Только тогда Бородавкин спохватился и понял, что шел слишком быстрыми шагами и совсем не туда, куда идти следует. Начав собирать дани, он с удивлением и негодованием увидел, что дворы пусты и что
если встречались кой-где куры, то и те были тощие от бескормицы. Но, по обыкновению, он обсудил этот факт не прямо, а с своей собственной оригинальной точки зрения, то есть увидел в нем бунт, произведенный на сей раз уже не невежеством, а излишеством просвещения.
Если б глуповцы своевременно поняли это, им стоило
только встать несколько в стороне и ждать.
Тут открылось все: и то, что Беневоленский тайно призывал Наполеона в Глупов, и то, что он издавал свои собственные законы. В оправдание свое он мог сказать
только то, что никогда глуповцы в столь тучном состоянии не были, как при нем, но оправдание это не приняли, или, лучше сказать, ответили на него так, что"правее бы он был,
если б глуповцев совсем в отощание привел, лишь бы от издания нелепых своих строчек, кои предерзостно законами именует, воздержался".
С течением времени Байбаков не
только перестал тосковать, но даже до того осмелился, что самому градскому голове посулил отдать его без зачета в солдаты,
если он каждый день не будет выдавать ему на шкалик.
Если бы Грустилов стоял действительно на высоте своего положения, он понял бы, что предместники его, возведшие тунеядство в административный принцип, заблуждались очень горько и что тунеядство, как животворное начало,
только тогда может считать себя достигающим полезных целей, когда оно концентрируется в известных пределах.
Но не забудем, что успех никогда не обходится без жертв и что
если мы очистим остов истории от тех лжей, которые нанесены на него временем и предвзятыми взглядами, то в результате всегда получится
только большая или меньшая порция"убиенных".
Но, как кажется, это был
только благовидный предлог, ибо едва ли даже можно предположить, чтоб Негодяев отказался от насаждения конституции,
если б начальство настоятельно того потребовало.
Ему бы смешно показалось,
если б ему сказали, что он не получит места с тем жалованьем, которое ему нужно, тем более, что он и не требовал чего-нибудь чрезвычайного; он хотел
только того, что получали его сверстники, а исполнять такого рода должность мог он не хуже всякого другого.
— Опасность в скачках военных, кавалерийских, есть необходимое условие скачек.
Если Англия может указать в военной истории на самые блестящие кавалерийские дела, то
только благодаря тому, что она исторически развивала в себе эту силу и животных и людей. Спорт, по моему мнению, имеет большое значение, и, как всегда, мы видим
только самое поверхностное.
— Я не понимаю, как они могут так грубо ошибаться. Христос уже имеет свое определенное воплощение в искусстве великих стариков. Стало быть,
если они хотят изображать не Бога, а революционера или мудреца, то пусть из истории берут Сократа, Франклина, Шарлоту Корде, но
только не Христа. Они берут то самое лицо, которое нельзя брать для искусства, а потом…
Он чувствовал, что
если б они оба не притворялись, а говорили то, что называется говорить по душе, т. е.
только то, что они точно думают и чувствуют, то они
только бы смотрели в глаза друг другу, и Константин
только бы говорил: «ты умрешь, ты умрешь, ты умрешь!» ― а Николай
только бы отвечал: «знаю, что умру; но боюсь, боюсь, боюсь!» И больше бы ничего они не говорили,
если бы говорили
только по душе.
— Я боюсь, что она сама не понимает своего положения. Она не судья, — оправляясь говорил Степан Аркадьич. — Она подавлена, именно подавлена твоим великодушием.
Если она прочтет это письмо, она не в силах будет ничего сказать, она
только ниже опустит голову.
— Я понял, разумеется, — сказал Левин, — что это
только значит то, что вы хотите меня видеть, и очень рад. Разумеется, я воображаю, что вам, городской хозяйке, здесь дико, и,
если что нужно, я весь к вашим услугам.
— Как не думала?
Если б я была мужчина, я бы не могла любить никого, после того как узнала вас. Я
только не понимаю, как он мог в угоду матери забыть вас и сделать вас несчастною; у него не было сердца.
Министерство, враждебное Алексею Александровичу, доказывало, что положение инородцев было весьма цветущее и что предполагаемое переустройство может погубить их процветание, а
если что есть дурного, то это вытекает
только из неисполнения министерством Алексея Александровича предписанных законом мер.
Положение было мучительно для всех троих, и ни один из них не в силах был бы прожить и одного дня в этом положении,
если бы не ожидал, что оно изменится и что это
только временное горестное затруднение, которое пройдет.
Левин же был твердо убежден, что
если она подгорела, то потому
только, что не были приняты те меры, о которых он сотни раз приказывал.
Вопрос для него состоял в следующем: «
если я не признаю тех ответов, которые дает христианство на вопросы моей жизни, то какие я признаю ответы?» И он никак не мог найти во всем арсенале своих убеждений не
только каких-нибудь ответов, но ничего похожего на ответ.
—
Только эти два существа я люблю, и одно исключает другое. Я не могу их соединить, а это мне одно нужно. А
если этого нет, то всё равно. Всё, всё равно. И как-нибудь кончится, и потому я не могу, не люблю говорить про это. Так ты не упрекай меня, не суди меня ни в чем. Ты не можешь со своею чистотой понять всего того, чем я страдаю.
Вронский в первый раз испытывал против Анны чувство досады, почти злобы за ее умышленное непонимание своего положения. Чувство это усиливалось еще тем, что он не мог выразить ей причину своей досады.
Если б он сказал ей прямо то, что он думал, то он сказал бы: «в этом наряде, с известной всем княжной появиться в театре — значило не
только признать свое положение погибшей женщины, но и бросить вызов свету, т. е. навсегда отречься от него».
И он от двери спальной поворачивался опять к зале; но, как
только он входил назад в темную гостиную, ему какой-то голос говорил, что это не так и что
если другие заметили это, то значит, что есть что-нибудь.
«Да, я должен был сказать ему: вы говорите, что хозяйство наше нейдет потому, что мужик ненавидит все усовершенствования и что их надо вводить властью; но
если бы хозяйство совсем не шло без этих усовершенствований, вы бы были правы; но оно идет, и идет
только там, где рабочий действует сообразно с своими привычками, как у старика на половине дороги.
— Ах, нет! Ну, прости, прости меня,
если я огорчил тебя, — сконфуженно улыбаясь, заговорил Степан Аркадьич, протягивая руку, — но я всё-таки, как посол,
только передавал свое поручение.
― Вы говорите ― нравственное воспитание. Нельзя себе представить, как это трудно!
Только что вы побороли одну сторону, другие вырастают, и опять борьба.
Если не иметь опоры в религии, ― помните, мы с вами говорили, ― то никакой отец одними своими силами без этой помощи не мог бы воспитывать.
— Нет, вы
только говорите; вы, верно, знаете всё это не хуже меня. Я, разумеется, не социальный профессор, но меня это интересовало, и, право,
если вас интересует, вы займитесь.
— И мне то же говорит муж, но я не верю, — сказала княгиня Мягкая. —
Если бы мужья наши не говорили, мы бы видели то, что есть, а Алексей Александрович, по моему, просто глуп. Я шопотом говорю это… Не правда ли, как всё ясно делается? Прежде, когда мне велели находить его умным, я всё искала и находила, что я сама глупа, не видя его ума; а как
только я сказала: он глуп, но шопотом, — всё так ясно стало, не правда ли?
— Да, именно, но должен предупредить вас, что я рискую злоупотребить вашим вниманием. Я приехал
только предварительно посоветоваться с вами. Я желаю развода, но для меня важны формы, при которых он возможен. Очень может быть, что,
если формы не совпадут с моими требованиями, я откажусь от законного искания.
Стада улучшенных коров, таких же, как Пава, вся удобренная, вспаханная плугами земля, девять равных полей, обсаженных лозинами, девяносто десятин глубоко запаханного навоза, рядовые сеялки, и т. п., — всё это было прекрасно,
если б это делалось
только им самим или им с товарищами, людьми сочувствующими ему.
— Ах перестань! Христос никогда бы не сказал этих слов,
если бы знал, как будут злоупотреблять ими. Изо всего Евангелия
только и помнят эти слова. Впрочем, я говорю не то, что думаю, а то, что чувствую. Я имею отвращение к падшим женщинам. Ты пауков боишься, а я этих гадин. Ты ведь, наверно, не изучал пауков и не знаешь их нравов: так и я.
— Я
только того и желаю, чтобы быть пойманным, — отвечал Вронский с своею спокойною добродушною улыбкой. —
Если я жалуюсь, то на то
только, что слишком мало пойман,
если говорить правду. Я начинаю терять надежду.
«Что как она не любит меня? Что как она выходит за меня
только для того, чтобы выйти замуж? Что
если она сама не знает того, что делает? — спрашивал он себя. — Она может опомниться и,
только выйдя замуж, поймет, что не любит и не могла любить меня». И странные, самые дурные мысли о ней стали приходить ему. Он ревновал ее к Вронскому, как год тому назад, как будто этот вечер, когда он видел ее с Вронским, был вчера. Он подозревал, что она не всё сказала ему.
— Но
если женщины, как редкое исключение, и могут занимать эти места, то, мне кажется, вы неправильно употребили выражение «правà». Вернее бы было сказать: обязанности. Всякий согласится, что, исполняя какую-нибудь должность присяжного, гласного, телеграфного чиновника, мы чувствуем, что исполняем обязанность. И потому вернее выразиться, что женщины ищут обязанностей, и совершенно законно. И можно
только сочувствовать этому их желанию помочь общему мужскому труду.
— Я знала
только то, что что-то было, что ее ужасно мучало, и что она просила меня никогда не говорить об этом. А
если она не сказала мне, то она никому не говорила. Но что же у вас было? Скажите мне.
— Я понимаю, друг мой, — сказала графиня Лидия Ивановна. — Я всё понимаю. Помощь и утешение вы найдете не во мне, но я всё-таки приехала
только затем, чтобы помочь вам,
если могу.
Если б я могла снять с вас все эти мелкие унижающие заботы… Я понимаю, что нужно женское слово, женское распоряжение. Вы поручаете мне?
—
Только если он не приедет, и я прощусь с вами, дети, — грустно вздохнув, сказала княгиня.
— Да я не хочу знать! — почти вскрикнула она. — Не хочу. Раскаиваюсь я в том, что сделала? Нет, нет и нет. И
если б опять то же, сначала, то было бы то же. Для нас, для меня и для вас, важно
только одно: любим ли мы друг друга. А других нет соображений. Для чего мы живем здесь врозь и не видимся? Почему я не могу ехать? Я тебя люблю, и мне всё равно, — сказала она по-русски, с особенным, непонятным ему блеском глаз взглянув на него, —
если ты не изменился. Отчего ты не смотришь на меня?
— Я! — повторила она. — Да, я мучаюсь иногда; но это пройдет,
если ты никогда не будешь говорить со мной об этом. Когда ты говоришь со мной об этом, тогда
только это меня мучает.
И потому я
только предупреждаю вас, что наши отношения должны быть такие, какие они всегда были и что
только в том случае,
если вы компрометируете себя, я должен буду принять меры, чтоб оградить свою честь.
— Мне вас ужасно жалко! И как бы я счастлив был,
если б устроил это! — сказал Степан Аркадьич, уже смелее улыбаясь. — Не говори, не говори ничего!
Если бы Бог дал мне
только сказать так, как я чувствую. Я пойду к нему.
Если б ему сказали, что теперь
только 10 часов утра, он так же мало был бы удивлен.